«Я снова почувствовал, что в этом огромном мире я кому-то нужен»

17.08.2010

История эта случилась на Камчатке, в Петропавловске.

Умер мой отец, и я остался один. Тогда мне было девятнадцать лет. Похороны, поминки прошли как в тумане. Я плохо что-либо соображал. Спасибо друзьям, они помогли в печальных хлопотах. Когда все закончилось, я в полной мере осознал свое одиночество. Присел на краешек отцовской кровати, бережно обнял руками подушку, еще хранившую запах родного мне человека, и громко зарыдал. В тот момент я совершенно ни о чем не думал. Просто тупо, отрешенно сидел и ревел навзрыд, оплакивая свою легкомысленную веселую юность и понимая, что теперь она ушла безвозвратно.

В голове пульсировала фраза: «Отца больше нет… »

Несколько дней спустя я ехал по городу в автобусе. Сильный мороз добрался и до салона. В воздухе извивались змейки пара от дыхания раскрасневшихся людей. Сквозь морозные узоры на окнах ничего невозможно было рассмотреть. Неожиданно автобус остановился, и водитель объявил, что дальше не поедет: что-то случилось с мотором. Одни пассажиры пошли до следующей остановки пешком, другие стали «ловить» маршрутки. Я же как вышел из автобуса, так и застыл на месте, очарованный внезапно увиденным.

Прямо передо мной возвышался храм, но не само здание привлекло мое внимание, а сверкающие купола. Из хмурых туч пробивался тонкий, слабый луч солнца, попадал прямо на них, и они озарялись мягким светом. Конечно, все это происходило и при ярком летнем солнышке, но почему-то прежде мне никогда не удавалось видеть такой поразительной красоты. Или раньше я просто не обращал на это внимания?

Сейчас же, стоя перед храмом и любуясь тихим сиянием куполов, я вдруг как будто бы увидел себя сверху: одинокого, голодного, никому ненужного человечка в старом сером пальто не по размеру и в стоптанных ботинках. А подсвеченные неярким зимним солнцем купола переливалась радостным светом, словно бы приглашали зайти в храм. И я зашел.

До этого мне еще никогда не доводилось бывать в церкви, и я в растерянности замер у порога. Людей в соборе было мало. Одни ставили к иконам свечи, другие замерли перед большим крестом, склонив головы. Я прислонился к дверному косяку в полутемной нише, не решаясь пройти дальше. Одна из прихожанок заметила мою растерянность.

— Вы пришли помолиться? — спросила она.

— Да, — неуверенно ответил я и, опустив голову, тихо добавил: — Но я не знаю ни одной молитвы.

— Это не беда.

Она подвела меня к красивой большой иконе. Изображенный на ней седой благообразный старец добродушно, успокаивающе смотрел на меня широко раскрытыми, как у младенца, синими глазами.

— Это Николай Чудотворец, — пояснила женщина. — Поговори с ним.

— То есть как это — поговорить? — недоуменно спросил я.

— Просто расскажи ему о том, что у тебя наболело на душе и почему ты пришел сюда, — терпеливо объяснила прихожанка.

— Да почему… Красиво у вас тут. Раньше никогда не был — вот, зашел посмотреть.

— Понравилось? — спросила она.

— Понравилось.

— Вот и заходи к нам почаще. А хочешь — оставайся: скоро начнется служба, послушаешь.

Я решил, что дожидаться вечернего богослужения не буду, и пообещал обязательно прийти в следующий раз.

— Приходи, когда захочешь, — ответила она тихо.

Два дня я размышлял. И в конце концов решил в церковь больше не приходить. Мне почему-то сделалось страшно, боязно и неприятно от того, что Бог знает все о моей непутевой, греховной жизни, видел все мои проказы и, должно быть, чувствует мое негативное отношение ко всему церковному…

Через несколько дней в магазине я встретил ту самую женщину из храма.

— Ну что же ты не приходишь?! — спросила она. — А я о тебе и владыке говорила.

— Владыке? — удивленно переспросил я.

— Ну да, владыке Игнатию — нашему епископу.

— И что же Вы обо мне сказали?

— Да так, говорю, заходил в храм один молодой человек, молиться не умеет, крестится неправильно, хотя и крещеный.

— Откуда Вы знаете? — вырвалось у меня.

— Да не знаю я, просто предположила, — женщина пожала плечами.

— Да, я крещеный! — уверенно произнес я. — Бабушка рассказывала. Когда был совсем маленький, она все хотела меня окрестить, но отец строго-настрого запретил. Тогда они с соседкой дождались, пока он уйдет в город, и быстренько отнесли меня в ближайшую церковь. Я даже помню шнурочек к крестику — желтый такой. Потом отец увидел и снял его с меня. Вот с тех пор и хожу без крестика.

Женщина смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Знаешь что, ты все-таки приходи к нам в храм. Я ведь вижу: тяжело тебе.

«Что она ко мне прицепилась? Пристает со своим храмом… , — зло думал я. — Дома жрать нечего, денег нет совсем, на работу никак не могу устроиться, так еще и эта прицепилась».

— Хорошо. До свидания, — буркнул я, выскочил из магазина и побрел в свой неухоженный полупустой дом. Дома пристроился на подоконнике, закурил сигарету, потом другую, третью… Сквозь сизоватые клубы дыма виднелись окна в доме напротив. Мысли мои были невеселыми.

Вот теперь отца нет, и я еле свожу концы с концами. А когда он был жив, мне хотелось свободы. Хотелось, чтобы старик не лез со своими советами и бережливостью, которую все люди его поколения вынесли со времен голодного военного детства. Мне же эта черта характера совершенно была не присуща. Экономить — это просто смешно! Деньги от случайных заработков я тут же растрачивал. Сначала у меня отключили телефон, потом свет, а теперь грозились перекрыть батареи, если в ближайшее время не заплачу за отопление…

Вечерело. Люди ужинали, а у меня во рту за целый день не было ни крошки хлеба. Да и завтра — не знаю, будет ли?

В ту ночь я так и не смог уснуть, а утром, наскоро умывшись и глотнув стакан воды, с тяжелой от бессонницы головой решил все же пойти в церковь.

Добирался пешком: денег на проезд уже не осталось. Идти было ни много ни мало одиннадцать остановок. Денек выдался погожий. Легкий морозец приятно пощипывал. Яркое солнце слепило, отражаясь бликами от стекол домов и проезжающих машин.

«Зачем я туда иду? Зачем?… — беспрерывным вихрем вертелось у меня в голове. — Ну пожрать, а дальше что? Что я там забыл?» Скажу честно, в храм я шел только попросить поесть. Единственная мысль билась в моей голове — о еде.

К полудню я добрел до храма. Внутри было много народа — все стояли, будто в ожидании чего-то или кого-то. Среди прихожан я увидел и знакомую женщину. Она не подошла, а, заметив меня, знаками показала, чтобы я не уходил.

Я пристроился в уголке и растерянно оглядывался вокруг. В храме стояла тишина, было слышно, как на улице проезжают машины. Вдруг рядом со мной раздался тихий шепот, который с мгновенной скоростью, словно ток по электропроводам, распространился среди прихожан:

— Владыка, владыка…

Со второго этажа неторопливо спускался высокий худощавый человек в черном одеянии. Он на минутку задержался на площадке и медленно обвел собравшихся людей лучистым взглядом сероватых глаз. Затем не спеша спустился вниз к прихожанам.

Я скромно стоял в сторонке и не решился подойти к батюшке, как все, за благословением. Но этот человек заинтересовал меня, нигилиста и любителя покутить. Он благословлял людей, внимательно выслушивая, проникаясь их болью и страданиями, давая советы.

Внезапно мне почему-то стало ужасно стыдно, что я не знаю простых правил поведения в церкви. И я поспешил к выходу. Уже находясь у дверей храма, не выдержал — оглянулся. Владыка стоял и смотрел прямо на меня. Его помрачневший взгляд словно пронзил меня насквозь, уколов тысячами иголок.

Неожиданно я почувствовал облегчение. Мне стало так спокойно и хорошо, что я на миг позабыл все свои горести и словно бы снова ощутил себя счастливым беззаботным маленьким мальчиком, у которого еще все впереди и которому так хочется побыстрее вырасти.

Я замешкался у дверей, раздумывая — может, вернуться? Но все-таки вышел и побрел к остановке. В те минуты я и сам не знал, зачем иду туда. Уехать ведь все равно не удастся — нет денег. Дойдя до остановки, устало опустился на скамейку. Во всем теле чувствовалась слабость, немного кружилась голова и подташнивало. Очень хотелось есть. В последний раз я ел дня четыре назад, и голод давал о себе знать тупой болью, проникавшей в каждую клеточку ослабевшего тела, медленно, но неотвратимо забирая, высасывая остатки последних сил. Я подумал, что надо бы вернутся назад в собор, чтобы поесть.

Но кроме этого было на подсознательном уровне что-то еще — перед глазами стоял образ владыки. Хотелось все же встретиться с ним. Что оставалось делать? Возвращаться назад домой было бессмысленно. Да и не прошел бы я пешком такое большое расстояние еще раз.

Я вернулся в храм и прямо на пороге столкнулся с владыкой Игнатием.

— Ну здравствуй, беглец. Что же ты ушел? Мне про тебя рассказали, я собрался с тобой встретиться, а ты все убегаешь. Пойдем обедать.

В светлой теплой трапезной было уютно. Дразня обоняние, витал соблазнительный аромат еды. Я вымыл руки и уселся к столу на длинную деревянную скамью. Владыка сел рядом. Послушница принесла мне густой, хорошо разваренный гороховый суп, перловку и большой кусок жареной рыбы с аппетитной румяной корочкой. Но, несмотря на то, что есть хотелось уже до безумия, я не смел притронуться к пище.

— Почему ты не ешь? — удивился владыка.

— А Вы сами почему не кушаете?

— Так вот в чем дело, — рассмеялся епископ. — Ты, я смотрю, без компании никак не хочешь обедать! — и тут же негромко попросил:

— Ну, пожалуй, налейте и мне. Рассольник есть?

Владыке принесли суп, и я уже хотел приступить к еде, как он мягко остановил меня.

— Ты знаешь, перед вкушением пищи православные люди молятся. Давай и мы с тобой скажем Господу спасибо за хлеб и соль.

Я не понял, о чем он говорит, но отложил ложку в сторону и с детским любопытством стал смотреть, что он будет делать. Владыка перекрестился и прочел короткую молитву. Слов я не запомнил, но как правильно креститься — усвоил.

После трапезы владыка Игнатий повел меня к себе в кабинет. Так называлось отдельное помещение с двумя входами и одним выходом. Два шкафа, набитые книгами, да большой стол с аккуратно разложенными папками по бокам — вот и весь небогатый интерьер.

Владыка предложил мне сесть и спросил:

— Ну что, парень, как дальше жить думаешь?

— Не знаю, — проблеял я.

— Плохо, что не знаешь. А кто знает?

Я хотел было опять сказать — «не знаю», но вовремя спохватился и ответил:

— Хотел бы устроиться на работу.

— Зачем? Вот ты не работал до настоящего времени, а как-то ведь жил?

Я стал злиться. Опять нравоучения. Отец постоянно донимал, и этот туда же. Все взрослые одинаковы — только бы советы давать. Думает: накормил, так сейчас можно и отчитывать.

Владыка, словно бы разгадав мои мысли, замолчал. Затянувшаяся пауза действовала угнетающе. Неожиданно среди звенящей тишины раздался его участливый голос:

— Слушай, а давай к нам. Хочешь?

Я был в буквальном смысле слова ошарашен, потрясен до глубины души. Во рту пересохло и язык словно прилип к нёбу. Я так растерялся, что даже не знал, что и ответить.

Владыка, видя, что я медлю, предложил:

— Знаешь, любезный мой, ты подумай хорошенько! Я не тороплю тебя. Когда решишь окончательно — приходи в любое время. А мы всегда будем рады.

Я машинально кивнул в ответ. Когда мы спустились вниз, владыка Игнатий, проводив меня до дверей храма, вдруг попросил подождать. Вернувшись, протянул мне пятьдесят рублей.

— Вот, возьми, Андрей! Они сейчас тебе пригодятся. И помни: тебя здесь всегда ждут.

Я крепко зажал деньги в руке и, даже толком не попрощавшись с епископом (вдруг передумает!), вышел из храма. Домой я ехал с каким-то новым, доселе незнакомым мне чувством облегчения, словно кто-то снял с моей груди тяжелую гирю, сдавливавшую дыхание днем и ночью. В первый раз после смерти отца я снова почувствовал, что в этом огромном мире я кому-то нужен.

Иллюстрация А. Гудковой

(Журнал «Фома», №8, 2010г)

Общество