Воспоминания о святителе Иннокентии (Вениаминове) ч. 1
Протоиерей Афанасий Виноградов
06.10.2010
Высокопреосвященный Иннокентий как миссионер, как устроитель нескольких новых епархий и, наконец, как человек, без сомнения, принадлежал к числу замечательнейших иерархов Русской Церкви. Потому с большим смущением осмеливаюсь приступить к своим личным воспоминаниям об этом приснопамятном святителе. Мне желалось бы восстановить нравственный облик глубоко чтимого мною иерарха, оставлявшего во всех, имевших к нему близкое отношение, самые светлые воспоминания, а в подчиненных — чувство самой искренней, сыновней любви. Льщу себя надеждой, что как ни незначительны и, по-видимому, даже мелочны факты, о которых я буду говорить, как ни бледны краски, рисующие этот в высокой степени симпатичный характер, — все чтящие память святителя прочтут их не без интереса, а может быть, решатся восполнить их, на основании собственных воспоминаний, а где я погрешил — исправить. Обещаю в рассказах своих быть правдивым, насколько это возможно для современника, держась латинского присловья в несколько измененном виде: de mortuis, bene aut justitia[1].
Отличительной чертой в характере высокопреосвященного Иннокентия была его неустанная деятельность, доходившая, можно сказать, до страсти к труду. Для него жить значило трудиться. Труд умственный у него сменялся трудом физическим; от важных административных дел по управлению епархией, он часто для наполнения остающегося у него праздного времени переходил к собственноручному снятию копий с разных бумаг. Такого рода копий мне немало приходилось видеть в архивах в Новоархангельске, что на острове Ситхе, в архивах тамошней Духовной семинарии и Духовного правления. Ни в Ситхе, ни в Якутске он не имел при себе определенного письмоводителя; обычные обязанности письмоводителя он исполнял сам лично: сам вносил входящие и исходящие бумаги в журналах, занумеровывал их, запечатывал и рассылал по принадлежности. Только для переписывания наиболее важных бумаг, особенно в высшие правительственные места, он приглашал к себе кого-либо из окружающих его лиц, владевшего хорошим почерком. Жалованье же, положенное архиерейскому письмоводителю, он раздал в виде награды, кому вздумается. Однажды, явившись к преосвященному по должности инспектора семинарии с субботним донесением о благосостоянии семинарии, я осмелился выразить свое изумление тому, что он сам лично принимает на себя обязанность простого письмоводителя. Владыка, с обычной своей доброй улыбкой, отвечал: «Не удивляйтесь моим письмоводительским обязанностям, ведь у меня письмоводителем-то числится человек, не умеющий правильно расписаться в получении жалованья, пишущий: «получил Гыврыло ч». Да и зачем он мне, письмоводитель-то? Без него гораздо спокойнее, поступила бумага: положить на нее резолюцию, занести в журнал — все это, по большей части, требует нескольких минут, и готово — бумагу сейчас же сдаешь. А то зови еще письмоводителя, да жди, когда его милости угодно будет все это кончить».
Высокопреосвященный был отличный столяр. На острове Кадьяке, в доме священника, вся мебель устроена была им собственноручно. Своих занятий столярничеством он не оставлял и по посвящении в епископы. Как в Ситхе, так и в Якутске и в Благовещенске-на-Амуре, у него была в архиерейском доме устроена небольшая столярная. В ней ежедневно, после обеда, он что-нибудь делал: пилил или стру¬гал, но больше, кажется, в виде моциона, чем с определенной целью.
Любил высокопреосвященный Иннокентий и умственный труд, доказательством этого служат его печатные труды. Но его чисто практический ум чуждался научных отвлеченностей, а больше склонялся к области прикладных знаний. В этой области он не упускал ни одного случая обогатить свой ум сведениями, особенно любил беседовать с моряками, как людьми более образованными, много видевшими и испытавшими. Опасаясь за свои глаза, он избегал чтения вечером, при свете, день же весь посвящен был занятиям епархиальными делами. Потому читал он сравнительно немного, только выдающиеся явления духовной или светской литературы, но зато с глубоким вниманием, а не для препровождения праздного времени. О содержа¬нии статьи или книги, особенно ему понравившейся, он любил беседовать с другими: это им делалось, кажется, и для того, чтобы тверже усвоить ее содержание, уяснить то, что показалось ему в ней темным или сомнительным. Во время своих путешествий по морю для обозрения своей островной епархии, он принимал личное участие в обсервациях, следил за вычислением штурмана за ходом корабля. Без его участия не ставили и не убирали парусов, не переменяли направления судна. Таким образом, высокопреосвященный умел практически приобрести основательные сведения в управлении кораблем. «Дай ему в управление судно, — говорил мне один штурман в Ситхе, — он был бы отличным капитаном». Однажды ему даже удалось, по рассказам одного из его спутников по морю, Н. Ф. Верещагина, бывшего певчего архиерейского хора, не раз сопровождавшего преосвященного в его водных странствованиях, спасти судно от кораблекрушения. Судно вышло, кажется, из Гихнишиской гавани. Нужно было проходить одним из Курильских проливов. Шли всю ночь, настало утро, был непроницаемый туман. Первым вопросом высокопреосвященного по пробуждении от сна был вопрос: «Какой ход судна и по какому направлению?» Капитан отвечал. «Видны ли скалы, окружающие Курильские острова? Ведь мы должны быть теперь около такого-то острова; здесь сильное морское течение; вы его не приняли во внимание». Капитан стал было противоречить. Но высокопреосвященный поспешно оделся и вышел на палубу. Оглядевшись, он попросил капитана повернуть судно на другой галс. Едва успели это сделать, как туман стал понемногу рассеиваться. Вскоре вдали показались скалы, которых высокопреосвященный боялся. Оказалось, что судно несло прямо на эти скалы и непременно разбило бы его вдребезги, опоздай капитан на несколько минут дать другое направление судну. При своем трудолюбии и любознательности, высокопреосвященный отличался во всем крайней аккуратностью, доходившей, по взгляду иных, до мелочности. Получая бумаги и письма, он всегда распечатывал их сам лично, с крайней осторожностью, чтобы не испортить пакета. Пакеты не бросал, а клал их на свой письменный стол. Если пакет хорошо сохранился, он осторожно вывертывал его на другую сторону и употреблял вместо нового при рассылке своих бумаг и писем, адрес в таком случае писался на чистой стороне пакета. Если же пакет попортился, он употреблял его для написания своих черновых бумаг. Запечатывал письма всегда тоже сам, а чтобы печать на почте не попортилась, он сверху прикрывал ее всегда особо вырезанной бумажкой. Еще замечательнее его обращение с писчими перьями. Для предохранения пера от ржавчины он, разумеется, всегда тщательно вытирал его о сукно. Этого мало. Когда перо, вследствие долгого употребления, притуплялось, он не бросал его, а старался выправить на бруске, лежавшем с этой целью на чернильном приборе. Таким образом, одно стальное перо служило у него по целому месяцу. Такая бережливость на письменные материалы у высокопреосвященного была вовсе не следствием скупости, — высокопреосвященного в этом трудно было заподозрить — а именно следствием аккуратности: зачем даром бросать хотя бы то и мелочную вещь, если она может пригодиться?
Нечего и говорить, что и в деле управления епархией он проявлял ту же неутомимую деятельность, соединенную с крайней аккуратностью и предусмотрительностью. Для характеристики его в этом отношении расскажу один случай из своей служебной жизни. В 1859 году в Якутске был назначен новый ректор, не совсем опытный в делах семинарских, особенно счетных. Инспектором был человек молодой, вовсе не знакомый ни с какими архивными делами. Год прошел без особых приключений. Настал 1860 год. Составлен был экономический отчет и представлен высокопреосвященному. Владыка, получив отчет, объявил ректору, что он, зная неопытность членов правления, решил сам предварительно проверить отчет, поэтому велел принести приходно-расходные книги и документы. Ошибок, неправильностей нашлось-таки довольно. И вот высокопреосвященный, желая научить ректора, как нужно вести счетную часть, велел ему ежедневно являться к себе, при нем лично стал проверять документы, книги и отчет, указывая на все ошибки, с требованием их исправления. Весь отчет под его руководством был пересоставлен вновь. Такой практический курс бухгалтерии продолжался целый месяц. Разумеется, нелегок пришелся он ректору. Часто возвращался он от высокопреосвященного весь в поту и бледный. Владыка был, надо сказать, не совсем хладнокровный педагог: ректору пришлось выслушать довольно много разных укоризн и замечаний. Но эти уроки не пропали даром. На следующий год книги и отчеты оказались составленными безукоризненно, — высокопреосвященный не нашел в них ни малейшей погрешности. Возвращая их ректору, он с улыбкой заметил: «Ведь вы, поди, немало сердились на меня в прошлом году за мои строгие замечания. Теперь сами видите, что они были не без пользы для вас. Не займись я поверкой ваших отчетов, у вас и в нынешнем году были бы допущены те же ошибки, те же неправильности. Один ревизионный комитет наделал бы вам довольно хлопот своими запросами и замечаниями. Пожалуй, подверглись бы и серьезной ответственности».
В составлении своих собственных бумаг важного содержания высокопреосвященный держался особых, довольно оригинальных приемов. Первоначально он набрасывал свои мысли карандашом на отдельных лоскутках бумаги, на пакетах и тому подобном без особенного плана и порядка, затем переносил эти, можно сказать, наброски мыслей на отдельный лист пером, но все еще без строгой обработки, даже знаков препинания почти не ставил. Окончательную редакцию он придавал своей бумаге, переписывая ее в третий раз. Здесь уже являлись в настоящих местах и знаки препинания. Иногда и эта третья редакция ему не нравилась, тогда он переделывал ее и пе¬реписывал в четвертый раз. Но троекратная редакция бумаг была у него обычным делом. Вот почему все бумаги высокопреосвященного Иннокентия, не отличаясь особыми красотами речи, носят на себе печать строгой обдуманности в каждом слове, можно сказать, в каждом обороте речи.
Не раз доводилось мне удивляться мудрой предусмотрительнос¬ти высокопреосвященного Иннокентия в решении дел. С замечательной проницательностью он предусматривал самые отдаленные следствия каждого дела. Жалованье, например, служащим он назначал небольшое, но зато любил выдавать единовременные награды. Он рассуждал об этом таким образом: «Назначь и большее жалованье, большинство проживет его до копейки, — на черный день едва ли отложит. Следовательно, пользы будет мало от увеличения жалованья. Временные награды — совсем другое дело. Если кто в течение двух-трех лет наделал долгов, он их уплатит; а если кто сумел прожить на одно свое жалованье, тот наградные деньги приотложит на черный день». Обычным днем для раздачи наград был обыкновенно день посвящения его в епископы — 15 ноября. С нетерпением обыкновенно ждали этого дня служащие в семинарии, не придет ли поутру пакет от высокопреосвященного с назначением наград. Другой случай: в 1842 году отпущено было десять тысяч рублей в распоряжение высокопреосвященного на постройку деревянного семинарс¬кого корпуса в Новоархангельске. Высокопреосвященный обратился к Российско-Американской компании с предложением взять на себя постройку корпуса на следующих условиях: он выдаст компании четыре тысячи при самом заложении корпуса, а остальные шесть тысяч через год, по окончании постройки, когда будет произведено сколачивание и окраска полов. Если же семинария будет переведена в какое-либо другое место, то компания обязана принять корпус по цене, какая придется, со скидкой пять процентов с первоначальной цены за каждый год со времени первой ремонтировки корпуса. Компания согласилась. Прошло двенадцать лет, — получается указ о переводе семинарии в Якутск. Что же оказалось? А вот что. Деньги на Новоархангельскую семинарию вносились обыкновенно в правление Российско-Американской компании в Санкт-Петербурге, и со дня взноса приносили по пять процентов, и притом проценты на проценты. Таким образом, пока тянулись переговоры о постройке семинарии, прошел год, и пятьсот рублей было уже в барыше, да постройка семинарии до окончательного расчета тянулась три года. Поэтому по окончательном расчете с компанией за постройку семинарского корпуса оказалось в барыше процентов со строительных сумм до одной тысячи пятисот рублей. Через двенадцать лет семинарию, по его представлению, разрешено перевести в Якутск. Согласно условию, компания заплатила за корпус семь тысяч рублей, да процентных сумм накопилось около двух тысяч восьмисот рублей. Всего из компании пришлось получить до десяти тысяч рублей, следовательно, семинария прожила двенадцать лет в корпусе даром. Будь другой начальник семинарии, наверное, от строительных сумм или ничего бы не осталось, или осталось бы ничтожное количество денег. Вообще, высокопреосвященный умел добывать деньги на разные потребности епархии почти из ничего. Особенно его озабочивала судьба духовных сирот. При поступлении его на кафедру Новоархангельскую, в тамошнем попечительстве не было ни копейки запасных денег. Что же сделал владыка? Кроме обычных сборов на попечительство, он прибег к следующему средству. За неимением своей домовой церкви, он ходил ежедневно в собор к обедням и тщательно наблюдал, не забудет ли служащий священник служить царский молебен, положенный в известный будничный день. Едва священник задергивал завесу, высокопреосвященный сейчас же вынимал из своего кармана пять рублей ассигнациями, как штраф в пользу попечительства с себя, и налагал соответственный штраф в пользу попечительства и на всех членов соборного причта. Этим и другими способами ему удалось вскоре, несмотря на скудость источников, составить в Новоархангельском попечительстве капитал, значительно обеспечивающий участь сирот в Камчатской епархии. Еще лучше и скорее он сделал это в Якутске. В начале шестидесятых годов он вошел с ходатайством о сборе денежной руги с якутов в пользу духовенства. Пока дело об этом тянулось, прошел год; собрано было руги с якутов до двадцати тысяч рублей. Получив окончательное разрешение на сбор руги, высокопреосвященный собрал духовенство и объявил им следующее: «Ведь вы, отцы, прожили прошлый год без особых затруднений, не хотите ли пожертвовать ругу за прошлый год в пользу попечительства? Ваши же сироты скажут вам спасибо впоследствии!» Духовенство согласилось, и таким образом составился довольно значительный основной капитал в Якутском попечительстве, распоряжение которым высокопреосвященный предоставил самому духовенству через особых выборных, на основании особых, составленных им правил, утвержденных Священным Синодом. Благодаря этому, в Якутской епархии тамошние вдовы и сироты получают доселе такие пособия, каких нет ни в какой епархии, и не только те, которые остались в Якутской епархии, но даже выехавшие из Якутска в другие епархии. Удивляясь предусмотрительности и изобретательности в денежных делах, я нередко говаривал: «Ведь из него, наверное, при других условиях, вышел бы отличный министр финансов!»
[1] О мертвых или хорошо, или правдиво (лат.)
Опубликовано в газете "Иркутские Епархиальные Ведомости, 1879 год, № 39
