«Его труды поистине равноапостольны»: святитель Иннокентий Московский

13.04.2010

Вниманию читателей портала предлагается речь, произнесенная 26 августа 1897 года в зале Хабаровского военного собрания по случаю 100-летия со дня рождения святителя Иннокентия, митрополита  Московского и Коломенского, апостола Дальнего Востока и Северной Америки. Оригинал брошюры хранится в фонде Дальневосточной государственной научной библиотеки. Копия речи «Жизнь и деяния Высокопреосвященного Иннокентия (Вениаминова)» была предоставлена Хабаровской духовной семинарии сотрудниками библиотеки в 2009 году.

Читано 26-го августа 1897 года в зале хабаровского военного собрания

Настоящее собрание посвящено памяти высокопреосвященного митрополита Московского и Коломенского Иннокентия, первого епископа Камчатского, первого проповедника христианской веры среди инородцев Приамурского края и сподвижника графа Муравьева-Амурского. Принято обыкновенно в таких случаях произносить похвальные речи в честь того, имени которого посвящаются собрания, подобные настоящему. Но приснопамятный святитель Иннокентий, умирая, завещал: «Прошу и умоляю не говорить никаких речей, ни прежде, ни после, ни во время погребения моего. Если и при таком тусклом свете истины, каким я водился в жизни моей, мне тяжело было слышать похвальные речи и приветствия, тот как я должен буду мучиться там, где сама Истина, слыша похвалы. Но если кому угодно будет сказать обо мне, то пусть скажет просто: кто и где я был; кем и где я скончался, во славу Богу без всяких мне похвал».

Во исполнение таковой воли поминаемого ныне иерарха Церкви Российской, я, в своем докладе, насколько позволяет время, сделаю лишь очерк жизни и деяний Иннокентия (Вениаминова).

Ровно сто лет тому назад, в Иркутской губернии, в селе Ангинском, у пономаря Попова, обремененного многочисленной семьей, родился сын Иван.

Пономарь Попов, отец Ивана, был человек болезненный, большую часть времени проводивший в постели.

Целые месяцы лежа в постели, больной пономарь, скуки ради, занялся грамотой со своим маленьким, только что достигшим пятилетнего возраста сыном Иваном.

Успехи малолетнего Ивана были так велики, что он, будучи шести лет от роду, прекрасно читал славянские книги.

Когда Ивану Попову исполнилось шесть лет, у него умер отец, и Иван вместе с другими своими малолетними братьями и сестрами остался на руках матери, не имевшей решительно никаких средств к существованию.

Единственною радостью вдовы-пономарихи был ее сын Иван, который под руководством своего дяди диакона Дмитрия Попова оказывал столь большие успехи в грамоте, что он, будучи семи лет от роду, в день Рождества Христова, в зипуне и лаптях, выйдя на середину церкви, прочитал Апостол, и настолько хорошо, что все, зная бедственное положение вдовы, единогласно советовали ей поехать в Иркутскую консисторию и хлопотать об определении ее семилетнего сына в пономари, на место отца.

Вдова послушалась совета и отправилась хлопотать. «Мал твой сын, — сказали ей в консистории. — Пусть еще поучится».

В это время дядя Ивана Попова, диакон Дмитрий, овдовев, принял монашество и поступил монахом в Иркутский монастырь.

Благодаря настоянию дяди и его хлопотам, Иван Попов был определен в Иркутскую духовную семинарию на казенный счет.

Жизнь в бурсе в те времена была очень плоха: кормили мало, били много.

Тяжелая обстановка детского возраста, не менее тяжелая обстановка школьной жизни сделали из Попова мальчика очень угрюмого, малообщительного с товарищами. Он не любил участвовать в играх товарищей, держался особняком, что в первое время вызывало неудовольствие товарищей, мстивших Ивану Попову при всяком случае побоями.

В отпускные дни Иван Попов посещал дядю своего, монаха, который был большим любителем столярного, слесарного и кузнечного ремесел.

Занятия дяди пришлись по сердцу и племяннику и он, под руководством дяди, научился слесарничать и столярничать.

Не успев сделать какую-либо работу у дяди, Иван Попов брал ее на дом и при всякой возможности отдавался своему любимому занятию.

Занимаясь ремеслами, Иван Попов испытывал особую склонность к механике, и наиболее любимое его занятие состояло в разборке и сборке механизма старого музыкального ящика, подаренного ему дядей.

Охотно занимаясь ремеслом, Иван Попов не менее охотно занимался и науками. Блестящая память, выдающееся прилежание сделали его первым учеником семинарии, которому было оказано особое отличие.

Незадолго до поступления Ивана Попова в бурсу, умер в Иркутске архиерей Вениамин, пользовавшийся общей любовью и уважением. Иван Попов, как лучший ученик, в честь и память почившего святителя, был переименован в Вениаминова.

 Вениаминов, проходя семинарский курс, преуспевал во всех науках, но особенно непреодолимое влечение он чувствовал к механике.

Однажды в Иркутском соборе, по распоряжению архиерея Михаила, чинили башенные часы.

Узнал об этом Вениаминов, и в квартире часовщика, поправлявшего часы, отведенной ему в архиерейском доме, ежедневно стал появляться Вениаминов, принимая самое деятельное участие в починке часов.

Ежедневные посещения Вениаминовым мастерской часовщика были отмечены архиереем, и архиерей, думая, что это был какой-либо лентяй, уклонявшийся от уроков, приказал навести о нем справки в семинарии.

Но семинарское начальство известило архиерея, что Вениаминов — самый лучший и прилежный ученик семинарии.

Получив такой отзыв, архиерей благословил Вениаминова чинить не только соборные часы, но и заниматься часовым мастерством вообще.

Занимаясь практической стороной механики, Вениаминов с особою любовью читал и книги, относящиеся до механики, и самою любимою его книгой была книга профессора Галле «Волшебные силы природы».

Пользуясь этой книгой, Вениаминов в одной из комнат бурсы за печкой устроил водяные часы.

Циферблат был вырезан из бумаги, стрелки были сделаны из лучинки; вода была наливаема в берестяной бурак и, капая на привешенную к дну его жестяную дощечку, производила звук, похожий на звук маятника.

При помощи особого приспособления, придуманного Вениаминовым, через каждый час звонил колокольчик.

Эти часы очень понравились семинаристам и они, вопреки обычаю, не только не покушались сломать их, но, напротив, оберегали их.

За водяными часами Вениаминов скоро придумал и солнечные карманные часы, которые нашли себе распространение не только в стенах семинарии, среди семинаристов, но и в городе Иркутске.

Несмотря на постоянные занятия механикой и чтение книг, Вениаминов не упускал  и наук обязательных. С первого до последнего класса он шел первым и по наукам и по поведению.

Когда, по окончании Вениаминовым курса, пришло приказание отправить из Иркутской семинарии двух лучших учеников в Московскую духовную академию, то Вениаминов был назначен первым. Но в тот год, когда Вениаминову надлежало ехать в академию, случился необыкновенный разлив реки Ангары, прекративший на некоторое время всякое сообщение семинарии с монастырем, где жил ректор.

Случилось так, что Вениаминов, уже окончивший курс, но не получивший еще назначения ни в епархиальное ведомство, ни в академию, влюбился в одну девушку и немедленно женился, не испросив даже разрешения ректора.

Самовольная женитьба не осталась без наказания.

Вениаминов, несмотря на то, что он окончил курс первым, не получил как его товарищи места священника, а ему дали место диакона в церкви Благовещения в городе Иркутске, и в должности диакона Вениаминов пробыл четыре года.

Такова в общих чертах, детская, отроческая и юношеская жизни будущего митрополита Московского и Коломенского.

                                                                                         ***

В 1721 году в церкви Благовещения, где служил Вениаминов, умер священник, и Вениаминов занял его место. С этого времени, т. е. времени получения Иннокентием священнического места, начинается его служение Церкви и Отечеству, стяжавшее ему бессмертие.

Молодой священник, отличаясь представительной наружностью, имея звучный, приятный голос, будучи очень красноречив, отправлял службу церковную с такой чинностью, говорил такие, выходящие из ряда обыкновенных, проповеди, что народ ходил толпами слушать службу Вениаминова и его увлекательные, красноречивые проповеди.

Жизнь отца Иоанна Вениаминова в Иркутске не оставляла желать лучшего.

Он был любим прихожанами, отличаем начальством; у него имелся хороший дом и иное хозяйство.

В начале 20-х годов в Иркутск ежегодно по торговым делам приезжал поверенный Российско-Американской компании Крюков. Познакомившись с Вениаминовым, Крюков много рассказывал любознательному батюшке о наших североамериканских владениях, об их природе и жителях.

Отец Иоанн Вениаминов очень любил беседовать с Крюковым,  и часто он проводил целые ночи, слушая Крюкова.

По словам Крюкова, аборигены русских северо-американских владений - алеуты и колоши - ждали воспринять веру Христову, и что дело стоит единственно за отсутствием проповедников Евангелия. «Вот батюшка, - говорил Крюков, - поезжайте-ка вы туда». «Какой расчет мне ехать туда? У меня здесь семья и дом; я получу здесь доходов больше, что оклад миссионера. Нет, не поеду я туда никогда», отвечал Вениаминов на предложение Крюкова. Но случилось иначе.

В 1823 году Россия овладела островом Уналашкой. По просьбе Российско-Американской компании, иркутский архиерей вызывал туда священника. Но желающих не находилось: «Лучше пойду в солдаты, — писал один священник, - как поеду в Америку». Отец Вениаминов, как и другие священники, наотрез отказался ехать в Америку.

В этом, 1823 году, в Иркутск приехал Крюков. Исправив свои дела и отправляясь в Америку, Крюков зашел к архиерею получиться благословение. Благословляя Крюкова, архиерей высказал сожаление, что никто из священников не желает ехать в Америку. «Жаль, ваше Преосвященство, - отвечал Крюков. - А какая там благодатная нива для делателя вертограда Христова. С каким вниманием, с какою жадностью слушают американские дикари о Боге!».

Эти слова Крюкова слышал и находившийся в приемной архиерея по какому-то делу и Вениаминов. В сердце Вениаминова при слышании последних слов Крюкова, сразу, в один миг возгорелось непреодолимое желание ехать к американским дикарям и благовестить им веру Христову. На другой день после этого, рано утром, явился Вениаминов к архиерею и заявил ему свое желание ехать в Америку.

Архиерей был очень удивлен таким заявлением Вениаминова и, объясняя это его заявление какой-либо случайной неприятностью, дал ему время обдумать хорошенько свое решение. Но Вениаминов, прежде чем заявить архиерею о своем желании ехать в Америку, уже обдумал свой шаг и решил бесповоротно: ехать.

Придя от архиерея домой, он объявил своей семье, своим друзьям, знакомым и прихожанам, что он покидает Иркутск и едет в Америку.

Весть об этом быстро облетела весь Иркутск и все, наперерыв, старались отговорить Вениаминова от его решения. Но ни слезы семьи, ни увещания друзей, не могли остановить энергичного отца Иоанна от его решения.

Добившись согласия, архиерей, получив назначение на должность миссионера на остров Уналашку, о. Вениаминов продал свой дом, распродал все свое имущество и 7 мая 1823 года уехал из Иркутска. 9 мая посетил село Ангинское, поклонился здесь праху своего отца и тронулся в далекий, трудный и опасный путь, предначертанный ему Провидением.

До Якутска Вениаминов и его семья ехала в лодке, по реке Лене.

                                                                                         ***

Пустынная река, мрачные безмолвные скалы, дикая тайга… Ни звука, ни следа человеческого!..

Неутешно рыдает семья Вениаминова, оплакивая привольную жизнь в Иркутске… Много горьких упреков во время длинного плавания по Лене слышал отец Иоанн.

Но вот путешественники прибыли в Якутск. От Якутска до Охотска, куда лежал дальнейший путь Вениаминова —1000 верст. Эти 1000 верст можно было проехать единственно верхом. Дорога шла через топкие болота, дремучую тайгу, быстрые, многоводные реки; с неописуемыми трудностями проехал отец Вениаминов и его семья этот длинный путь. Много раз приходилось путникам видеть смерть лицом к лицу…

Но, как рассказывал впоследствии приснопамятный святитель, Богу содействующу, и этот путь был совершен счастливо и путники вполне благополучно прибыли в Охотск, где семья Вениаминовых села на корабль  Российско-Американской Компании. Тут новое горе. Морская качка, постоянные туманы, свойственные Охотскому морю, приводили семью Вениаминова в отчаяние. Еле живые добрались Вениаминовы до цели своего путешествия, до Уналашки.

Природа этого острова, покрытого голыми мрачными скалами, угрюма и сурова. Дуют здесь постоянные ветры, стоят постоянные туманы и редко, редко когда выглянет солнышко. Не растет на этом острове хлеб и с большим-большим трудом можно взрастить кое-какие огородные овощи.

Население этого острова состояло из алеутов и колошей, народов совершенно диких и находившихся между собою в кровавой вражде. Постоянные междоусобицы этих диких островитян, моровые поветрия, и оспа по преимуществу, с каждым годом, уменьшали численность аборигенов страны, куда приехал, со словом мира и любви христианской, православный миссионер. Не было на этом острове жилья, сколько-нибудь приспособленного к требованиям культурного человека.

После тяжелого, крайне утомительного пути через горы высокие, леса дремучие, болота вязкая, моря бурные, не было нашим путникам пристанища.

Своими руками принялся отец Иоанн за устройство немудрой землянки, в которой поселил свою неутешную семью и поселился сам.

Казалось бы, что при тех условиях, в какие попал миссионер, не оставалось ничего другого, как упасть духом… Но не таков был о. Вениаминов.

1-го августа 1824 г., в деревянной часовне, единственном здании, построенном Российско-Американской Компанией, на походном антиминсе, о. Вениаминов отслужил первую литургию, на которой, в качестве богомольцев, присутствовала только его семья.

                                                                                         ***

После обедни, на другой же день, о. Вениаминов усердно принялся за изучение языка народов Уналашки, их веры, нравов и обычаев.

Отец Вениаминов считал, что для насаждения семян веры Христовой, надо сперва узнать ту почву, на которой предстоит сеять, надо понять нравственный и житейский уклад дикаря. Отцу-миссионеру и его семье негде было жить, для будущей его паствы не было храма. Нужно было, и притом немедленно, приступить к постройке и храма и дома. В распоряжении же миссионера не было ни рабочих рук, ни строительных материалов. Плотниками, каменщиками и столярами могли служить дикари Уналашки, умевшие, единственно, ловить рыбу и бить диких зверей. Но, при своих выдающихся способностях, о. Вениаминов, несмотря на необычайную трудность языка алеутов, состоящего, главнейшее, из горловых звуков, в течение нескольких месяцев, изучил этот язык.

Уменье миссионера объясняться с дикарями на родном их языке, его величавая наружность, столь ценимая дикарями, его ловкость при управлении байдаркой, уменье тут же, на глазах дикарей, сделать ту или другую вещь произвели на диких сильное впечатление.

«Адак мудрый, — сказали об о. Вениаминовом  дикие, — он все знает», и возымели они к о. Иоанну полное доверие.

К его землянке стали собираться алеуты целыми толпами, ибо его беседы, на их родном языке, пришлись им по сердцу.

За постройку дома и храма принялся о. Иоанн единолично. Придут дикари к адаку: он тешет бревно или строгает доску. Занятно это диким, и они, заинтересованные, мало-помалу, начинают принимать участие в работе по постройке храма и дома.

Работая с дикарями над постройкой, о. Иоанн беседовал с ними и тем самым создавал прозелитов веры Христовой.

В течение зимы 1824 г., строительные работы шли так успешно, что к весне уже был заготовлен весь строительный материал не исключая кирпича и камня и 1 июня 1825 г. было приступлено к закладке храма. А через 11 месяцев были готовы храм и дом.

Иконостас для церкви и позолота на нем были исполнены о. Иоанном собственноручно. Таким образом, на о. Уналашке, совершенно беспримерное в летописях миссий различных христианских исповеданий дело: здесь, на о. Уналашке первобытные люди, своими собственными руками, еще не будучи христианами и без всякого притом понуждения, приняли участие в постройке храма для своих будущих молитв и дома для своего миссионера.

Во время различных работ о. Иоанн особенно любил окружать себя инородческими детьми. Беседуя с ними ежедневно, беседуя запросто, он подготовлял из этих детей природы христиан, не по имени только.

За недостатком времени, я, к сожалению, не могу подробно остановиться на необыкновенно интересной и высокопоучительной жизни на о. Уналашке ныне поминаемого святителя.

Даже из краткого пересказа этой жизни видно, что о. Вениаминов не был на Уналашке миссионером только, но он был цивилизатором дикарей, в истинном значении этого слова, он был их другом, их советником и наставником.

Вследствие этого, обращение народов островов Уналашкинского отдела в христиан не по имени только не встретило особых затруднений. Слава жизни о. Вениаминова на о. Уналашке, о его необычайных подвигах, о его полном презрении голода и холода и всякой, даже смертельной опасности во время его странствований на утлой алеутской байдарке по островам Уналашкинского отдела прошла в Америку, где в честь подвижника Веры Христовой не только писались похвальные статьи в прозе, но и составлялись стихи. Вот отрывок одного стихотворения, на английском языке, переведенного на русский язык:

В стране пустынной и суровой,
Бродя по тундрам и лесам.
Ты говорил слова Христовы
Непросвещенным дикарям

Ты твердо шел путем из терний
В своих апостольских трудах
И засиял свет невечерний
На Алеутских островах.

«Если сообразить, — говорит один богослов в своем журнале, — все неудобства и все затруднения влиянию миссионера Вениаминова на алеутов, все препятствия к тому, как физические, так и нравственные, то, поистине, надо удивляться успехам его миссии».

Живя на Уналашке, обращая дикарей в христианство, о. Иоанн, для увеличения своего, довольно скудного миссионерского содержания, большую часть которого он делил, зачастую с алеутами и колошами, занимался устройством музыкальных ящиков и даже органов: несколько органов, работы о. Вениаминова, были куплены заокеанскими соседями для своих церквей.

Кроме органов и музыкальных ящиков, о. Вениаминов делал часы (при этих словах, были продемонстрированы стенные часы, работы о. Вениаминова, пожертвованные в библиотеку Приамурского отделения Императорского Российского географического общества; эти часы ручной работы и поныне идут). Производя беспрерывные разъезды по Алеутским островам с целью проповеди слова Божия дикарям и обращения их в христианство, о. Вениаминов, в то же время, тщательно изучал природу островов, где он жил  и работал.

Так, за десять лет своего безвыездного проживания на островах, он, при участии своей жены и детей, производил ежедневные метеорологические наблюдения и наблюдения над уровнем воды в реке Уналашке.

Вениаминов изучал жизнь животных, как земноводных, так и морских, водившихся на островах; он исследовал, во всей подробности, жизнь алеутов и колошей. Изучивши алеутский язык, отец Вениаминов написал грамматику этого языка и перевел на него некоторые богослужебные книги, Евангелие и некоторые из книг Священного Писания. Переведши св. книги на алеутский язык, о. Вениаминов пожелал напечатать их, и с этою целью он стал хлопотать об отпуске, который и был ему разрешен в сентябре месяце 1838 года, а в конце 1838 г., о. Вениаминов, кругом Света отправился в Петербург, куда прибыл 25 июня 1839 года.

Прибыв в Санкт-Петербург, о. Иоанн представил обер-прокурору Св. Синода графу Протасову «Записку о состоянии Православной Церкви в Российской Америке». Эта записка, будучи напечатана в XXVI томе «Журнала Министерства Народного Просвещения», обратил на себя внимание всего ученого мира, а когда в 1840 году, при типографии академии наук была издана монография Вениаминова «Записки об островах Уналашкинского отдела», то имя Вениаминова сделалось известно не только всей читающей России, но и за границей.

В свое время, во множестве газет и журналах, появились лестные отзывы об этой монографии. И почти в наше время, монография Иннокентия «Об островах Уналашкинского отдела» не забыта английскими учеными: «Это сочинение, — пишет в конце 80-х годов английский ученый Генрих Элиот, — есть единственное, без него мы ходили бы во тьме». Почти одновременно с выходом упомянутой монографии в английских журналах, попадаются воспоминания англичан, видевших о. Вениаминова на о. Уналашке.

«С первого взгляда, — пишет Джордж Симпсон, — Вениаминов внушает уважение; при дальнейшем знакомстве, уважение переходит в любовь».

«Взгляд у него страшный, — говорит сэр Эдуард Бельчер. — Росту он 6 футов 3  дюйма; производит сильное впечатление».

Заговорили об о. Вениаминове иностранцы, заговорили о нем Петербург и Москва. Обратил на безвестного до сего времени миссионера свое внимание знаменитый Филарет, митрополит Московский.

Миссионер Уналашки сделался желанным гостем великосветских гостиных. Его мастерские рассказы об островах Уналашки, об их угрюмой, негостеприимной природе, об их диких обителях, их нравах и обычаях и, рядом с этим, рассказы про чудную природу островов Таити и других мест тропической зоны, которые посетил Вениаминов на своем пути в Петербург, сделали его общим любимцем большого Петербурга и Москвы. Тот или другой вельможа, приглашая Вениаминова к себе в гости, приглашал, вместе с тем и всех своих знакомых.

Росла и крепла слава американского миссионера, а попутно с этим, щедро лились пожертвования на нужды американской миссии, давать которые вошло в моду.

Во время своего пребывания в Петербурге о. Иоанн, так сказать, пожинал плоды своих трудов. Но, в это время, Богу угодно было послать своему избраннику испытание: Вениаминов получил известие, что его жена умерла. Это известие страшно опечалило о. Иоанна. А митрополит Филарет, лишь только узнал, что американский миссионер овдовел, потребовал его к себе и предложил принять монашество; «У меня дети, — говорил отец Иоанн Филарету, — не могу принять монашество, ибо могу быть полезен Церкви и отечеству, оставаясь в прежнем звании». Филарет не настаивал, но написал Государю  Николаю доклад, в котором просил об определении двух сыновей Вениаминова в духовную Санкт-Петербургскую семинарию, а двух дочерей в Патриотический институт. На доклад Филарета последовало Высочайшее повеление принять дочерей в Патриотический институт, а сыновей в семинарию. Петербургские дамы-патронессы, после этого, приняли особо горячее участие в судьбе дочерей Вениаминова. Устроивши дочерей Вениаминова, Филарет потребовал его к себе вновь и повторил свое прежнее предложение. Вениаминов, не имел более никакого предлога отказаться, а потому согласился.

29 ноября 1840 г., Филарет постриг Вениаминова в монахи и нарек ему имя Иннокентий.

                                                                                         ***

Через месяц после этого, по настоянию Филарета, было Высочайше утверждено положение о Камчатской епархии и первым ее епископом был назначен Иннокентий Вениаминов, хиротонисанный в Казанском соборе и получивший титул епископа Камчатского, Курильского и Алеутского.

Весть о том, что алеутский адак назначен архиереем, проникла и на острова Уналашки.

К его приезду дикари по рисунку, данному одним приказчиком Американской компании, из древесных корней сплели орлецы и, когда Иннокентий, уже в сане епископа, возвратившись из Петербурга, ступил на землю о. Уналашки, алеуты на его пути в храм бросали эти орлецы под его ноги. Орлецы, сплетенные алеутами, как образчик их искусства, Иннокентий отправил в дар Филарету.

Эти орлецы, в настоящее время, как величайшая драгоценность, хранятся в Москве, в митрополичьей ризнице.

Иннокентий недолго оставался на Уналашке. Ему, как епископу, нужно было осмотреть всю свою епархию, в состав которой входил весь северо-восток Азии: от устья Уды, до Ледовитого моря с одной стороны, р. Лены, Берингова и Охотского моря с другой, и, кроме того, Американские колонии.

С этого времени, начинается ряд путешествий святителя на Камчатке, Гижигинскому и Охотскому краю, в Якутскую область, на Сахалин и Амур.

Одним из первых дел нового архиерея было учреждение на о. Ситхе православной семинарии. Учебный курс этой семинарии отличается от всех других тем, что к этой семинарии, наряду с науками обязательными, было введено обучение ремеслу. Всякий из обучающихся в Ситхинской семинарии обязан был учиться тому или другому, мастерству. Один из учеников Ситхинской семинарии, протоиерей г. Владивостока Гомзяков в настоящее время пользуется известностью, как часовщик и резчик. Так, например, руками протоиерея Гомзякова вырезан и позолочен весь иконостас в Екатерино-Никольской Церкви.

Перечислить каждое путешествие епископа Иннокентия, отметить ту или другую особенность данного путешествия, рассказать случаи, бывшие во время путешествий, не представляется ровно никакой возможности, ибо это займет много, очень много, времени.

Из путевых журналов Иннокентия, представляющихся в Св. Синод, и составляющих вторую книгу «Творений Иннокентия», собранных и изданных Барсуковым, видно, что Иннокентий, во время обозрения своей обширнейшей по пространству епархии, входил во всю подробность жизни каждого прихода, и являлся его руководителем не по имени только. Будучи епископом, преосвященный Иннокентий, был, вместе с тем, первым в епархии архитектором, первым плотником, столяром, каменщиком, токарем, печником и позолотчиком.

Построивши множество храмов в Камчатской епархии, епископ Иннокентий, к каждому из них из них приложил свою мысль, вычерчивая план и свои руки, показывая как надо класть сруб, печи, как вставлять косяки, укреплять стропила. Много раз случалось, что архиерей, окончив поучение народу и преподав ему архипастырское благословение, поев юколы, единственной почти пищи убогого северного духовенства, снимал с себя знаки епископского сана и, делая те или другие замечания, относящиеся до постройки, брал топор в руки и учил плотников не рассказом, а показом.

В путевых журналах Иннокентия, рядом  с мыслями об устройстве церковного дела, встречается крайне любопытные описания народов, которые попадались ему на пути: коряков, тунгусов, чукчей, якутов и др.

Эти описания вошли, между прочим, во «Всеобщую Географию» Е. Реклю.

Помимо этнографических описаний и замечаний о физических свойствах той или другой местности, в путевых журналах преосвященнейшего Иннокентия, встречаются места, имеющие очень важное значение и для административных соображений.

Иннокентий, в многолетних странствованиях по нынешнему Приамурскому краю и соседней Якутской области, был, можно сказать, одним из лучших исследователей этих стран.

Когда Иннокентий встретился в 1849 году в Якутске с Муравьевым, то он своими всесторонними знаниями края, лежащего между реками Леной и Амуром и океанами Ледовитым и Тихим, произвел на Муравьева столь сильное впечатление, что если дать себе труд проследить мысли, высказанные Иннокентием в его путевых журналах и множестве представлений Святейшему Синоду и административные распоряжения Муравьеву-Амурскому, то можно прийти к тому убеждению, что Муравьев, в его административной деятельности и, частью, политической в значительной степени был вдохновляем мыслями Иннокентия.

Муравьев и Иннокентий были между собой в очень дружественных отношениях. И заслуга Иннокентия заключается, как свидетельствуют письма Муравьева, и в том, что Муравьев в его тяжкой борьбе с противниками амурского дела находил сильную нравственную поддержку в энергичном епископе, который своим красноречием, своей пламенной верой в Промысл Божий, своей горячей любовью к отечеству поддерживал, падавший подчас, дух своего друга Муравьева-Амурского.

Утешая Муравьева, ободряя его в тяжелые минуты различных невзгод, Иннокентий, как истинно русский человек, скорбел и болел душою за гонимое амурское дело. Вот, например, отрывок его письма к Свербееву 1853г.: «Перебегая мыслью с одного места на Амуре в другое и соображая, что может быть, со временем, на Амуре, а также зная, что есть люди которые не хотят присоединения Амура и даже противодействуют сему делу, невольно приходишь к мысли: неужели сии люди (разумеются враги Муравьева) превозмогут?

А если они превозмогут, то так значит угодно Господу, а что Ему угодно, то и полезно, следовательно, надо покориться; но со всею вероятностью можно сказать: лишь только мы оставим Амур, как американцы и англичане немедленно займут его и, пожалуй, не будут так вежливы с соседями нашими. Они, пожалуй, и самим айгунцам покажут место за горами, а то, пожалуй, и далее… Но да будет во всем Его, Промыслителя, святая воля».

Пересказать в настоящем докладе фактическую сторону отношений Иннокентия к Муравьеву не представляется никакой возможности. Сподвижничество Иннокентия и Муравьева, также как и вся его жизнь и деяния, настолько многосторонни и разнообразны, что они не могут быть изложены не только в кратком сообщении, но их не исчерпывает даже капитальный труд Барсукова «Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский», изданный в 1883 году, и состоящий из двух толстых книг.

К настоящему дню, как оповестили столичные газеты, Барсуков предпринял второе издание этого труда, которое займет свыше 1200 печатных страниц.

Путешествуя по обзору епархии, Иннокентий был застигаем пургою в местах пустынных, и неоднократно его нарты проваливались в полыньи различных сибирских рек и озер. Много раз ему, сбившемуся пути, угрожала голодная и холодная смерть.

 Корабли, на которых совершал он плавания по Охотскому и Берингову морю, много раз были близки к крушению. Случалось, что, сбившись с пути, преосвященный заезжал в горах на такие места, с которых был один путь, подобный пути Генриха IV в Альпах.

Иннокентий, подобно Генриху, садился на свою кухлянку и со страшных круч некоторых мест Яблонового хребта скатывался в лощины, подвергая свою жизнь опасности.

Приключения Иннокентия на суше и воде, в его 27-летнее служение в сане епископа Камчатского, могут составить особую книгу, полную самого высокого интереса.

Само собой разумеется, что Иннокентий, в его многолетних путешествиях по тундрам и болотам Якутско-Охотского края, по тайгам стран Приамурских не пользовался ровно никакими особыми удобствами.

Он, так же как и аборигены страны ездил на нартах зимою и на лодке летом, он, так же как и все, во время своих странствований, питался юколой, изредка сдабривая ее чаем. Зимой ночуя на открытом воздухе, он испытывал на себе весь ужас сибирских морозов и пурги, летом его, как и всех, терзали сибирские оводы, слепни, комары и прочий гнус.

Его труды при насаждении веры Христовой на Амуре и сопредельных с ним краях, по словам нашего превосходного и, притом, единственного историка Церкви Российской митрополита Макария, преемника Иннокентия, были поистине равноапостольны. Одновременно с началом на Амуре бессмертной деятельности Муравьева и преосвященный Иннокентий большее свое внимание обратил на страны Приамурские.

Иннокентий очень желал присоединения Амура к России, ибо видел в этом первостепенное значение для будущего могущества отечества и в занятии Амура епископ Иннокентий историческую миссию России.

Каких взглядов держался Иннокентий на Амуре и чего он ожидал от него для России — изложено в его статье: «Нечто об Амуре».

Эта статья, от начала до конца, представляет, по нашему мнению, выдающийся интерес и ее разбору должно быть посвящено специальное, время.

Скажу одно, что мысли, высказанные об Амуре Иннокентием почти 50 лет тому назад, будучи совершенно разделены Муравьевым, в наши дни находят себе подтверждение на основании опытных данных.

В Амуре Иннокентий видел базу действий русских на Дальнем Востоке. Велика, поэтому, была радость Иннокентия, когда, по Айгунскому договору, Амур сделался достоянием России. В краткой речи, сказанной Иннокентием Муравьеву 18-го мая 1858 года перед началом молебствия по случаю этого события, Иннокентий высказал значение этого факта. Считаю необходимым процитировать эту речь целиком, тем более что речь эта помимо ее исторического значения, есть лучший образчик русского церковного красноречия и характеризует приснопамятного святителя, как оратора:

Обращаясь к Муравьеву, он сказал: «Наконец, Господь помог Вам совершить одно из вековых дел. Благословен Господь Бог наш, вложивший в сердце Монарха нашего такую мысль и избравший тебя богоизбранный муж, в орудие такого великого дела и укрепивший и укрепляющий тебя Своею силою. Нет надобности говорить здесь о том, какие выгоды, какие блага могут произойти от этого дела и от этого края для России; это очевидно при самом простом взгляде.

Скажем только, что это есть вместе  и благо и счастье для самых соседей наших, ибо рано или поздно, они через нас просветятся светом Христовым, а этого — какое благо может быть выше и прочнее?

Не время также и не место, да и не по вашим силам, исчислять или оценять все твои заботы, усилия труды, борения, твои подвиги, поднесенные тобою к достижению этой, одной из главнейших твоих целей.

Их вполне может оценить только будущее население сего края и история, но если бы, паче чаяния, когда-нибудь и забыло тебя потомство и даже те самые, которые будут наслаждаться плодами твоих подвигов, то никогда, никогда не забудет тебя наша Православная Церковь, всегда вспомнинающая даже созидателей храмов; а ты, богоизбранный муж, открыл возможность, надежды и виды к устроению тысячи храмов, в сем неизмеримом бассейне Амура. Но нет сомнения, что и в настоящее время, если и не вся Россия, то вся Сибирь и все благомыслящие россияне, все твои сподвижники с радостью, благодарностью и с восторгом примут известия о совершенном тобою ныне деле».

Со времени Айгунского договора начинается деятельность Иннокентия по насаждению Веры Христовой на Амуре и Уссури по устройству церквей, по организации духовенства. Эта деятельность Иннокентия, также как и предыдущая, тоже не может быть исчерпана в моем докладе. Иннокентий, уже 60-летний старик, совершает переезды из Благовещенска в Хабаровку, из Хабаровки в Камчатку, оттуда в Охотск, Гижигу и Якутск.

Но в это время чрезмерные труды Иннокентия стали сказываться: его зрение с каждым годом слабело, его ноги заметно стали пухнуть и отказывались служить; часто страдал владыка рожистым воспалением лица. Но, несмотря на ослабевающее тело, бодрый дух и светлый ум ни на одну минуту не оставляли Иннокентия.

18 января 1868 года, когда Иннокентию уже был 71 год от роду, в бытность его в Благовещенске, он получил от обер-прокурора Святейшего Синода Толстого, телеграмму, которая призывала Камчатского епископа к высшему служению церкви.

По мысли митрополита Филарета и по воле Государя Александра II Иннокентий получил назначение на Московскую митрополичью кафедру.

26 мая 1868 года новый митрополит служил первую литургию в Московском Успенском соборе. Обширный храм был буквально переполнен молящимися.

«Кто я, дерзающий воспринять слово и власть моих предшественников, — обратился новый святитель Московский, вступивши в собор и поклонившись его святыням? Ученик отдаленнейшего времени, отдаленнейшего края и еще более в отдаленном краю проведший большую половину жизни своей; не более, как смиренный делатель малой нивы Христовой, учитель младенцев и младенствующих в вере. И такому ли, наименьшему из делателей, быть делателем вертограда Христова, великого славного, древнего?.. Не таков нам подобаше архиерей, как я, человек безкнижный?.. Но терпите меня любовию Христовой. Паче же всего — молитесь о том? Чтобы лжеучение и плотское мудрование пользуясь моим безкнижием, не вкралось в среду Православия»…

Десять лет кряду, с честью служения церкви и отечеству митрополит Иннокентий, угасая постепенно, 31 марта 1879 года, в великую субботу в 2 час. 45 мин. дня преставился в вечность.

Жизнь и деяния преосвященного Иннокентия для суждения о них вообще есть достояние истории, как церковной, так и политической.

Хотя приснопамятный святитель, как я заметил в начале, и завещал не говорить о нем никаких похвальных слов, но, можно думать, что многосторонняя деятельность митрополита Иннокентия и его апостольские труды в Приамурском краю, по преимуществу будучи исследованы историками, не могут обойтись без похвалы истории. Этот приговор, будучи похвалою ныне поминаемому святителю, будет, вместе с тем, и похвалою всему народу русскому, из среды которого выходят такие мужи совета и разума, такие светочи Веры Христовой, такие столпы отечества, каким, несомненно, был высокопреосвященный Иннокентий Вениаминов.

Об авторе: Сильницкий Антон Петрович (1863-1910), первый начальник Петропавловского уезда, возглавлял оборону Камчатки в период русско-японской войны.  С 1899 года редактор «Приамурских ведомостей».

Церковь, История